особенности столь своеобразны и въ стихосложеніи столь значительны, что заставили меня предпочесть гибкость малорусской рѣчи тому же свой ству рѣчи великорусской для возможно близкаго къ подлиннику стихотворнаго перевода величайшаго изъ писателей новаго времени, Шекспира, котораго три драмы, принадлежащія къ тремъ различнымъ сферамъ его драматургіи, и напечатаны мною во Львовѣ, какъ первый томъ уже готовыхъ у меня къ печати томовъ. Нынѣ я посвятилъ досугъ хуторской жизни для подобнаго же перевода другого великаго поэта Англіи, Лорда Байрона, возымѣвшаго неотразимое вліяніе на Пушкинскій періодъ Русской Словесности.
Издавая, на первый разъ, въ стихотворномъ переводѣ эту знаменитую поэму Childe Harold's Pilgrimage, я относился на ней, какъ и слѣдовало, знакомя съ такимъ вліятельнымъ писателемъ славянско-русскую публику, не читающую подлинника. Поэтому я сохранилъ въ переводѣ всѣ религіозныя, политичеснія и общественныя воззрѣнія, свойственныя Англичанину эпохи, отдаленной отъ насъ почти на цѣлое столѣтіе. Подобно Наполеоновымъ бюллетенямъ, возмутительныя для русскаго ума и чувства слова Байрона выражаютъ съ одной стороны характеръ писавшаго, а съ другой — нашу стойкость въ священныхъ преданіяхъ отечественной старины, не смотря даже на то, что величайшій русскій поэтъ, ставя краснорѣчиваго Британца рядомъ съ испытавшимъ насъ Корсиканцемъ, назвать обоихъ властителями нашихъ думъ:
И вслѣдъ за ннмъ, какъ бури шумъ,
Другой отъ насъ умчался геній,
Другой властитель нашихъ думъ…
Изчезъ, оплаканный свободой, и т. д.
И власть надъ нашими душами, и самая свобода съ того времени такъ сосредоточились въ
