Самолюбіе въ Шевченкѣ было очень сильное и очень наивное въ тоже время: безъ этого самолюбія, безъ вѣры въ свое призваніе онъ неизбѣжно погибъ бы въ своемъ закаспійскомъ изгнаніи; восторженное удивленіе соотчичей, окружавшихъ его въ Петербургъ, усугубило въ немъ эту увѣренность самородка поэта. Во время своего пребыванія въ Петербургѣ онъ додумался до того, что нешутя сталъ носиться съ мыслью создать нѣчто новое, небывалое, ему одному возможное — а именно: поэму на такомъ языкѣ, который былъ бы одинаково понятенъ Русскому и Малороссу; онъ даже принялся за эту поэму и читалъ мнѣ ея начало. — Нечего говорить, что попытка Шевченка не удалась, и именно эти стихи его вышли самые слабые и вялые изъ всѣхъ написанныхъ имъ: безцвѣтное подражаніе Пушкину.
Читалъ Шевченко, я полягаю, очень мало, — (даже Гоголь былъ ему лишь поверхностно извѣстенъ), а зналъ еще меньше того... но убѣжденія, запавшія ему въ душу съ раннихъ лѣть, были непоколебимо крѣпки. При всемъ самолюбіи въ немъ была неподдѣльная скромность. Однажды, на мой вопросъ: какого автора мнѣ слѣдуетъ читать, чтобы поскорѣе выучиться Малороссійскому языку? онъ съ живостью отвѣчалъ: »Марко Вовчка! Онъ одинъ владѣетъ нашей рѣчью!« — Вообще это была натура страстная, необузданная, сдавленная, но не сломанная судьбою, простолюдинъ, поэтъ и патріотъ. — У Г — жи Кар — ской находилась въ услуженіи дѣвушка Малороссіянка, по имени Лукерья; существо молодое, свѣжее, нѣсколько грубое, не слишкомъ красивое, но по своему привлекательное, съ чудесными бѣлокурыми волосами и той не то горделивой, не то спокойной осанкой, которая свойственна ея племени. Шевченко влюбился въ эту Лу-
