произведеніяхъ; напротивъ онъ дышалъ любовью, желаніемъ примиренія всякихъ національныхъ и соціальныхъ недоразумѣній, мечталъ о всеобщей свободѣ и братствѣ всѣхъ народовъ. Недостатокъ образованія часто проглядывалъ въ немъ, но дополнялся всегда свѣжимъ и богатымъ природнымъ умомъ, такъ что бесѣда съ Шевченкомъ никогда не могла навести скуки и была необыкновенно пріятна: онъ умѣлъ кстати шутить, острить, потѣшать собесѣдниковъ веселыми разсказами и никогда почти въ обществѣ знакомыхъ не проявлялъ того неланхолическаго свойства, которымъ проникнуты многія изъ его стихотвореній. Съ отьѣзда его изъ Кіева въ Генварѣ 1847 г. я разлучился съ нимъ надолго. Только мелькомъ случилось мнѣ увидѣть его въ Петербургъ въ томъ же году и услышать прощальное слово, полное вмѣстѣ съ тѣмъ надеждъ на лучшую долю: »Не журись, Миколо,« сказалъ онъ мнѣ: »ще колись житимемо у купі.« Въ тотъ же годъ его отправили въ ссылку. Съ тѣхъ поръ я не слыхалъ о немъ ничего до 1857 года. Въ этотъ годъ осенью, воротившись изъ путешествія за границею, я узналъ, что Шевченко заѣзжалъ ко мнѣ въ Саратовѣ, возвращаясь по Волгѣ на свободу изъ Петровскаго укрѣпленія, въ которомъ, въ послѣдніе передъ тѣмъ годы, служилъ рядовымъ. Потомъ услыхалъ я, что онъ не получилъ дозволенія жить въ Петербургѣ и потому прожилъ зиму въ Нижнемъ-Новгородѣ, гдѣ, какъ разсказывали, чуть было не женился на какой-то актрисѣ. Лѣтомъ 1858 года, будучи въ Петербургѣ, я отыскалъ Шевченка и увидѣлъ его первый разъ послѣ долговременной разлуки. Я нашелъ его въ Академіи Художествъ, гдѣ ему дали мастерскую. Тарасъ Григорьевичь не узналъ меня и, оглядывая меня съ головы до ногъ, пожималъ плечами и
